Несколько раз при мне ему задавали вопросы относительно этой ощущаемой легенды, каких-то особых отношений между ними: “Не было ли у вас романа?” — на что он неизменно отвечал: нет, ничего не было (2). Но легенда, ее ощущение — оставалось, и он, мне кажется, сознательно нагнетал эту легенду — он, тридцатитрехлетний, образцово воспитанный, обращается к ней, сорокавосьмилетней, с прямым и твердым “ты”, “Марина”, “научи”... И потом — странно: она покончила с собой, самоубийство — повесилась, а он в стихах постоянно говорит о гибельных водах, ищет ее на дне (“задыхаясь, идешь ко дну”)... Какая-то загадка....
Один или два раза такой же вопрос (о возможной близости) задал и я, и получил тот же ответ.
Но один раз, по воле случая, я оказался в центре настоящего незабываемого тайфуна, которому, если уж им присваивают женские имена, надо дать имя — Марина.
Вот что произошло.
Вручая Тарковскому снимки, сделанные 26 сентября 1982 г., был им особенно тепло обласкан (честно сказать, больше мы никогда в таком количестве раз не целовались). Он был в каком-то особом эмоциональном настроении.
У меня ощущение, что в тот день (судя по надписям на фотографиях, это произошло 12 октября 1982 г.) я случайно попал к ним в ключевой, поворотный момент его духовной и личной жизни: я никогда больше не видел его в таком радостном и просветленном состоянии.
Оказалось, я узнал об этом в тот же вечер, за несколько минут до меня у него был Павел Нерлер, который принес ему другой, абсолютно бесценный дар: публикацию в “Огоньке” последнего стихотворения Марины Цветаевой (“Все повторяю первый стих...”), написанного по памяти в ответ на его стихотворение “Стол накрыт на шестерых — // розы да хрусталь, // А среди гостей моих — горе и печаль...” — и для него это неведомое ранее стихотворение явилось ПОТРЯСАЮЩИМ ДУХОВНЫМ ВЗРЫВОМ ОТТУДА, РЕЛИГИОЗНЫМ ПОДАРКОМ ТОЛЬКО НА ЕМУ ПОНЯТНОМ ПОДТЕКСТЕ И ЯЗЫКЕ, КАКИМ-ТО СУПЕРВАЖНЫМ ПОДТВЕРЖДЕНИЕМ И ПРОЩЕНИЕМ.
Это самое последнее в ее жизни цветаевское стихотворение было многократно прочитано-произнесено в тот вечер и мне хочется, чтобы читатель тоже получил возможность прочесть его в данную минуту.
Но сначала давайте вспомним исходное стихотворение тридцатитрехлетнего Тарковского (1940):
Меловой да соляной
Твой Славянск родной,
Надоело быть одной -
Посиди со мной...
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино звенит из тьмы,
И поет стекло:
“Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!”
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
— Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И поют из-под земли
Наши голоса.
И вот как взволнованно и сильно ответила Марина Цветаева, припоминая его стихи:
Марина Цветаева
"Я стол накрыл на шестерых..."
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
— «Я стол накрыл на шестерых...»
Ты одного забыл — седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах — дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть — седьмую...
Невесело твоим гостям
Бездействует графин хрустальный.
Печально им, печален — сам,
Непозванная — всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
— Как мог ты позабыть число?
— Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий —
Ты сам — с женой, отец и мать)
Есть семеро — раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых —
Быть призраком хочу — с твоими,
(Своими)... Робкая как вор,
О — ни души не задевая! —
За непоставленный прибор
Сажусь незванная, седьмая.
Раз! — опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться, —
Вся соль из глаз, вся кровь из ран —
Со скатерти — на половицы.
И — гроба нет! Разлуки — нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть — на свадебный обед,
Я — жизнь, пришедшая на ужин.
...Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг — и всё же укоряю:
— Ты, стол накрывший на шесть — душ,
Меня не посадивший — с краю.
6 Марта 1941 (3)
Он был в состоянии сильнейшего радостного потрясения, которое можно назвать счастьем или эйфорией: одновременно рад, горд, добр, мудр, высок и умен, и удивительно расслаблен, мягок, как желе, постоянно улыбался и доверчиво касался, словно опасаясь, что это не сон, Татьяны Алексеевны и меня, мило шутил, радовался жизни, готов был трепетно отозваться на любой вопрос, одарить развернутым ответом. И в каждом слове, как у ребенка — бездна чувств... (4)
Возможно, его нужно было снимать в этот момент, но я был без сумок с фототехникой (откуда я мог знать, что это будет узловой вечер в его жизни), дав своему позвоночнику редкую передышку.
(1) Первое из мне известных специальное биографическое исследование взаимоотношений Тарковского и Цветаевой (которую Бродский называл первым поэтом ХХ века) выполнила биограф Цветаевой М.Белкина. Ниже излагается только мой читательский взгляд и мои воспоминания о беседах с поэтом на эту тему.
(2) Он сказал, что как-то с молодыми поэтами пришел читать свои стихи Мандельштаму, а тот их прогнал. Другое дело Цветаева: она его выделила, приблизила и у них сразу же возникли дружеские отношения.
(3) Даты могут свести с ума кого угодно. Такое ощущение, что отвечая ей стихотворением от 16 марта 1941 “Все наяву связалось...” (процитировано выше) он благодарит ее за это стихотворение от 6 марта 1941 г. — разве не так?
(4) Я где-то прочел, что у женщин правое и левое полушария мозга общаются между собой на вчетверо большем количестве нейронов, чем у мужчин, и подумал, что воспитывая его в детстве как девочку, мать, возможно, уберегла в детские годы его психику от мальчишеского огрубления и упрощения, что очень пригодилось ему как поэту.
Дополнение от 30.12.2006. Мне показалось, что было бы правильно поместить на эту страницу как можно больше материалов, отражающих связи Тарковского и Цветаевой. Вот такое место из его воспоминаний:
Мои любимые поэты — Тютчев, Баратынский, Ахматова, Мандельштам, Ходасевич. С Мариной Ивановной Цветаевой я познакомился в 1939 году. Она приехала в очень тяжелом состоянии, была уверена, что ее сына убьют, как потом и случилось. Я ее любил, но с ней было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна. Мы часто ходили по ее любимым местам — в Трехпрудном переулке, к музею, созданному ее отцом... Марина была сложным человеком. Про себя и сестру она говорила: “Там, где я резка, Ася нагла”. Однажды она пришла к Ахматовой. Анна Андреевна подарила ей кольцо, а Марина Ахматовой — бусы, зеленые бусы. Они долго говорили. Потом Марина собралась уходить, остановилась в дверях и вдруг сказала: “А все-таки, Анна Андреевна, вы самая обыкновенная женщина”. И ушла.
Она была страшно несчастная, многие ее боялись. Я тоже — немножко. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница.
Она могла позвонить мне в четыре утра, очень возбужденная: “Вы знаете, я нашла у себя ваш платок!” — “А почему вы думаете, что это мой? У меня давно не было платков с меткой”. — “Нет, нет, это ваш, на нем метка “А. Т.”. Я его вам сейчас привезу!” — “Но... Марина Ивановна, сейчас четыре часа ночи!” — “Ну и что? Я сейчас приеду”. И приехала, и привезла мне платок. На нем действительно была метка “А. Т.”.
Последнее стихотворение Цветаевой было написано в ответ на мое “Стол накрыт на шестерых...”. Стихотворение Марины появилось уже после ее смерти, кажется, в 1941 году, в “Неве”. Для меня это был как голос из гроба.
Ее прозу трудно читать — столько инверсий, нервных перепадов. Я предпочитаю Ахматову.
Дополнение от 10.05.2007. С недавнего времени мне не дает покоя мысль,
что на исходное стихотворение Тарковского "Стол накрыт на шестерых..." могло повлиять
ахматовское стихотворение "Новогодняя баллада":
Новогодняя баллада
И месяц, скучая в облачной мгле, Бросил в горницу тусклый взор. Там шесть приборов стоят на столе. И один только пуст прибор.
Это муж мой, и я, и друзья мои, Встречаем Новый год. Отчего мои пальцы словно в крови И вино, как отрава, жжет?
Хозяин, поднявши полный стакан, Был важен и недвижим: "Я пью за землю родных полян, В которой мы все лежим!"
А друг, поглядевши в лицо мое И вспомнив Бог весть о чем, Воскликнул: "А я за песни ее, В которых мы все живем!"
Но третий, не знавший ничего, Когда он покинул свет, Мыслям моим в ответ Промолвил: "Мы выпить должны за того, Кого с нами рядом нет".
Конец 1922 года
Стихотворение о пире с мертвыми друзьями было впервые опубликовано в журнале "Русский современник", 1924, № 1, с. 41. После публикации этого стихотворения печатание стихов А.Ахматовой было прервано почти на 15 лет.
Дополнение от 01.07.2007. О жуткой жестокости и несправедливости судьбы М.Цветаевой лучше и короче всех сказала
Мария Петровых:
* * *
Памяти М.Ц.
Не приголубили, не отогрели, Гибель твою отвратить не сумели. Неискупаемый смертный грех Так и остался на всех, на всех. Господи, как ты была одинока! Приноровлялась к жизни жестокой... Даже твой сын в свой недолгий срок Как беспощадно он был жесток! Сил не хватает помнить про это. Вечно в работе, всегда в нищете, Вечно в полете... О, путь поэта! Время не то и люди не те.
1975Дополнение от 10.03.2008. И, конечно, нам никуда не деться от еще одного стихотворения-предшественника. Его автор - Марина Цветаева.
Марина Цветаева
* * *
Идешь, на меня похожий, Глаза устремляя вниз. Я их опускала – тоже! Прохожий, остановись!
Прочти – слепоты куриной И маков набрав букет, Что звали меня Мариной И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь – могила, Что я появлюсь, грозя... Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже, И кудри мои вились... Я тоже была, прохожий! Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий И ягоду ему вслед, – Кладбищенской земляники Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо, Главу опустив на грудь. Легко обо мне подумай, Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает! Ты весь в золотой пыли... – И пусть тебя не смущает Мой голос из-под земли.
1913
Автор воспоминаний — Кривомазов Александр Николаевич — выпускник МИФИ, кандидат физико-математических наук, старший научный сотрудник Института истории естествознания и техники Российской Академии наук, академик Нью-Йоркской Академии наук, генеральный директор ООО «ИНТЕРСОЦИОИНФОРМ». За годы дружбы (1981-1988) с выдающимся русским поэтом и переводчиком Арсением Александровичем Тарковским (1907-1989) сделал и опубликовал большое количество снимков поэта; ныне готовит к печати книгу воспоминаний о Тарковском, две части из которой им опубликованы в 1997 и 1998 годах: Кривомазов А.Н. К 90-летию поэта и переводчика Арсения Тарковского. — КОМПЬЮТЕРЫ В УЧЕБНОМ ПРОЦЕССЕ, 1997, № 6, с. 103-166; Кривомазов А.Н. Воспоминания о поэте Арсении Тарковском (часть вторая). — КОМПЬЮТЕРЫ В УЧЕБНОМ ПРОЦЕССЕ, 1998, № 6, с. 103-164.