В годы перестройки, когда возвращались целые пласты русской культуры, миллионными тиражами публиковались до этого распространявшиеся только в списках Гумилев, Ходасевич, «пражская» Цветаева, «воронежский» Мандельштам, ахматовский «Реквием», одно стихотворение Владимира Соколова, напечатанное в «ЛГ», на этом «невыгодном» фоне не только не затерялось, а очень громко прозвучало. Его буквально передавали из уст в уста, даже порой приписывая авторство другим поэтам — так неожиданно оно было для «тихого лирика». Особенно эти вот строчки:
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
Какую болевую струну задел Соколов? Неужели за годы бесчеловечной власти мы сами расчеловечились?
Настоящая поэзия всегда говорит нам о том, в чем страшно признаться себе даже ночью во время бессонницы. Пушкинскую традицию подобных, страшных в своем откровении стихов Соколов убедительно продолжил. Чтобы не быть голословным, процитирую всего одну строфу:
Я все тебе отдал — и тело,
И душу до крайнего дня –
Послушай, куда же ты дела,
Куда же ты дела меня?
Не правда ли, и этой единственной строфы достаточно, чтобы убедиться: Соколов — большой русский поэт?
Годы близкой дружбы с Владимиром Соколовым (1928—1997), с Володей, отношу к самым счастливым страницам своей жизни. Всегда считал и считаю его одним из крупнейших лирических русских поэтов, чей поэтический голос чист, глубок, самобытен и неповторим.
Полвека назад литкритики, довольно лукаво причислив поэта к скромной когорте так называемых «тихих лириков», давали тем самым понять своим цекистским хозяевам, что поэт не брякнет ничего такого, он занят лишь своей сложной внутренней жизнью, временами года, красотой родимых пейзажей — ему не до резких социальных контрастов и чудовищных противоречий действительности, завуалированных протестов, кукишей в кармане в адрес советской власти и тонких намеков на толстые обстоятельства. То есть хитромудрые, державшие носы по ветру литкритики намеренно пытались дискредитировать лирику перед халтурными мурлами производственных поэм, заказной гражданственности, боевого юмора и регламентированной сатиры.
Однако во времена бурной вспышки инакомыслия, когда в творческих союзах писались в адрес властей письма робкого — в рамках Конституции — протеста против тирании тупиц, ни многоопытные редакторы, ни цензоры, натасканные на обнаружение в текстах молекул антисоветчины, ни, само собой, литкритики не заметили в «тихой лирике» Владимира Соколова громоподобной, самоотверженно бесстрашной правды времени, выраженной даже, например, всего в двух таких строках:
Нужно письма писать научиться,
Научиться на них отвечать.
Поэт, как и положено поэту, выступил и против полуправды диссидентов, напрасно пытавшихся легализовать свои протесты апелляцией к бездействующей Конституции страны, и против недостаточно твердых ответных реакций Запада, стратегично продлевавшего агонию заведомо обреченной на гибель советской системы лживой разрядкой напряженности.
Между прочим, одно из немногих, скажем так, лучших антисталинских стихотворений «Каков был Сталин, а таков он был… Он нас творил по своему подобью» и т.д. написал именно Соколов. Понимая, что соваться с ним в редакции журналов бесполезно, Володя читал его только друзьям, поэтому никто Соколова и не продал как не такого уж «тихого лирика».
Он никогда не изменял в душе своему болению за Родину, «любил ее светлые воды и темные воды любил» и задолго до перестройки, митингов и обличений высказал мысль глубоко метафизическую, говорившую об уровне его скептического представления об интеллекте и силе почти обездушенного общества: «В стране не будет никакого порядка, пока палача номер один не вынесут из Мавзолея». Время говорит о том, что поэт был прав.
Вспоминаю обо всем таком только потому, что мы с ним, поддав и не поддав, не переставая говорили о трагедии, переживавшейся Россией с семнадцатого года, об ужасах терроров, о гибели российского крестьянства и полной дебильности властителей.
В «тихой лирике» Соколова, Жигулина, Тарковского и других подлинных поэтов всегда звучали и будут вечно звучать громоподобные слова душевной человечности, выстраданной дарованием и жизнью, любовью к правде души и к благоденствию народа, — они, эти слова, даже в самые мрачные времена возвышали поэзию над псевдопатриотической пошлятиной и официальной псевдогражданственностью. Именно поэтому творческое наследие Владимира Соколова давно уже, слава богу, стало драгоценной частью русской культуры. Так что Царство Небесное юбиляру, пойду вот и врежу полстакана виски за упокой его души.
Юз Алешковский
17.04.2008
