Сейчас поэт: интересный, любопытный, известный, талантливый, живой классик, верлибрист, пишущий в такой-то традиции, для узкого круга, для толпы и т.д. В разных поэтических тусовках — разные герои и антигерои. Поэтов нынче — неисчислимое множество. Человек со стороны, который прежде считал своим долгом знать Поэтов, засыпал с томиком стихов у изголовья, цитировал наизусть, — от поэзии отвернулся.
Многие знают наизусть стихотворение Цветаевой «Моим стихам, написанным так рано, когда не знала я, что я поэт…», и прежде эти строки казались совершенно естественными: поэт — это Поэт, гений, избранный, в отличие от просто человека, пишущего стихи. На моей памяти, в последние три десятилетия прошлого века, споры так и происходили: «Поэт имярек или не поэт?» Не плохой поэт, а именно — не поэт. Сегодня всякий пишущий стихи называется поэтом, поскольку само это понятие ничего другого, кроме как пишущего стихи, не означает.
Сейчас поэт: интересный, любопытный, известный, талантливый, живой классик, верлибрист, пишущий в такой-то традиции, для узкого круга, для толпы и т.д. В разных поэтических тусовках — разные герои и антигерои. Поэтов нынче — неисчислимое множество. Человек со стороны, который прежде считал своим долгом знать Поэтов, засыпал с томиком стихов у изголовья, цитировал наизусть, — от поэзии отвернулся. Спрашивала студентов («непрофильных»): один слышал о Бродском, другой об Ахматовой, третий о Цветаевой — от мамы или бабушки.
Цветаева более, чем любой другой, воплощает собой Поэта с большой буквы, этому подчинена вся её жизнь — жестов, поступков, мыслей, чувств, страстей вне поэзии быть не может и не должно. Цветаева писала как-то, что реально существует поэт Цветаева, а не человек Марина Ивановна. И вот боюсь, что, живи поэт Цветаева сегодня, её воспринимали бы скорее как человека Марину Ивановну с тяжёлыми психическими отклонениями. От неё и в её-то эпоху шарахались, сегодня, когда одной из главных похвальных характеристик поэта является «культурная вменяемость» (все заметные современные поэты совершенно вменяемы), у Цветаевой не было бы шансов быть услышанной.
Цветаева — это жизнь в мифе Поэзии. Распространённое сегодня в поэтическом мире обращение «коллеги» не могло бы быть ею воспринято: каждый Поэт — Вселенная, какие уж тут коллеги. В России сейчас популярна книга «Анти-Ахматова» (разоблачительная, разоблачающая тот самый поэтический миф со всем его кодексом поведения, позами, придыханиями), и она неизмеримо популярнее стихов самой Ахматовой. Это — разоблачение «барыни». Разоблачать «сумасшедшую», вероятно, не стоит и труда. Впрочем, документальный фильм о Цветаевой «Страсти по Марине» Андрея Осипова хоть и ставил своей целью зрительно воссоздать образ Цветаевой бережно и любовно, тем не менее сегодняшнего зрителя более шокирует не поэт, а человек Марина Ивановна, которая бросает умирать в детдоме свою младшую дочь Ирину, пытается соблазнить чуть ли ни каждого встреченного ею поэта и поэтессу.
Всё, что пишет Цветаева, — стихи, письма, мемуары, напутствия детям — волшебно.
Ни один из ныне живущих людей так не пишет и писать не может, потому что волшебного мира, созданного Поэтами, больше нет. Химический состав, геном, психологические механизмы, исторические закономерности — мир почти познал сам себя. Осталось, как кажется, чуть-чуть, и этого чуть-чуть ждут уж точно не от поэтов. Верящие в чудеса и всматривающиеся в волшебный мир своим проводником поэзию уже не числят. Я ещё помню, в отрочестве-юности, когда не было компьютерных сетей, к которым мы ныне подсоединены, Цветаева была сетью особого высокого напряжения, которое питало моё поколение.
Время, которое выражало себя поэтами, антипод нынешнему. Цветаева пишет о «поэтической позе», в которой упрекали Бальмонта: «То, что так часто принимают за позу, есть лишь природа поэта, странная обычному человеку… Позировать поэту не для чего: он настолько заметен, что первое его насущное желание — пройти незамеченным». Сегодня поэт незаметен настолько, что и слэмы, и премии, и выступления с музыкантами, и мат не привлекают к нему искомого внимания. Дело даже не в количестве читателей-слушателей (микроскопические тиражи, скудная публика), их и век назад было не больше. Дело в качестве. Цветаева ощущала себя инструментом истории, у неё была миссия, и она знала, что одновременно с ней действует ещё десяток-другой «резидентов». Божественных, разумеется. А «резидент» вовсе не стремится завоевать внимание толпы. Те, кто надо, его знают. И он, кого надо, знает. Что же касается позы, то на сегодняшний взгляд не только Бальмонт, а все поэты Серебряного века — позёры. То, что они ощущали как миссию (да хоть ахматовское «я была тогда с моим народом там, где мой народ, к несчастью, был»), сегодня звучит неудобоваримой выспренностью. На смену позе пришёл имидж.
Цветаева считает, что «лирика неисчерпаема. Чем больше черпаешь, тем больше остаётся. Потому-то она никогда не исчезнет. Надоедает, когда… вместо собственных слов — каких угодно нескладных, звучат чужие — какие угодно блестящие». Конец прошлого — начало нынешнего века преподнесли поэтов, говорящих чужими словами. Я имею в виду Пригова, Рубинштейна (где суть заключается именно в «вербатиме», в записи слов подслушанных, разлитых в толпе, ничьих и всехних). Молодые идут тем же путём. Скажем, поэму «Проза Ивана Сидорова» теоретически мог написать кто угодно. Автор находится «за кадром», текст сообщает нам лишь о мастерстве поэта, о том, что он разрабатывает фольклорную линию, способен выстроить, сдобрив юмором и меткими замечаниями, историю героя (всё того же человека «без лица», из столь нелюбимых Цветаевой). Но это не лирический голос автора — Марии Степановой.
Стихи «хорошего» поэта сегодня — это сделанность текста. Узнаваемость достигается не за счёт «своих слов» и интонации, а благодаря фирменному «дизайну», теме, приёму. Политика в стихах — это Емелин. Основа — среднеарифметически советский стих, даже песня, а вышивает по ней острый глаз, твёрдая рука. В этом же роде пишут и другие, но их картинки как бы размазаны, другим не удаётся достичь чёткости, а чёткость — первое условие для того, чтоб текст мог быть воспринят. Если Цветаева — это голос, рвущийся наружу, криком, шёпотом, восторгом, осуждением — когда как, то современный поэт — скульптор. Тот, кто умеет от языковой глыбы отсечь всё лишнее, может восхитить своей скульптурой, чаще всего ледяной, поскольку в горячем информационном потоке всё быстро тает, но фотографии ледяных скульптур уже заняли своё место в альбоме. «Лишь однажды Блоку удалось убежать от себя, — пишет Цветаева, — на жестокую улицу Революции». Современный поэт никуда не бежит, он — Данила-мастер, его задача — построить языковой модуль. Модуль, а не «слова» должен быть своим. Или — какое ещё сегодня есть понятие — поэт-проект, и тут вопрос удачного или неудачного замысла и презентации, позиционирования. Цветаева, попади она в наше время, потеряла бы дар речи. В лирике, как ни странно, сегодня один поэт и вовсе неотличим от другого.
«Мать поила нас из вскрытой жилы лирики, — пишет Цветаева о своём детстве, — как и мы потом, беспощадно вскрыв свою, пытались поить своих детей кровью собственной тоски. Их счастье — что не удалось, наше — что удалось». «Их счастье» — счастье не столько детей, сколько правнуков Цветаевой.
